Схватил палку и прицелился в бесстрашную ворону, будто из ружья.
Как ворона шарахнется прочь! Да без оглядки за деревья, за крыши! Перо из хвоста потеряла!
— Можно ещё смешней, — говорит Санька. — Вон чучело на огороде. Дай ему палку, пускай целится!
Так и сделали.
Торчит на огороде вооружённое пугало. Держит страшную палку.
Не знаю, что дальше выйдет, но пока цыплята в безопасности.
Ни одной вороны близко не видать.
Бабушка сеет редиску. Я говорю:
— Эта половина грядки — твоя. А эта — моя! Посмотрим, у кого лучше редиска вырастет.
Бабушка старается, и я стараюсь. Бабушка для каждой семяночки делает пальцем ямку, и я делаю. Бабушка поливает, и я таскаю воду. Не хочу отставать!
И вот мы видим — взошла редиска, завязывается у неё корень узелком. Толстеет узелок: вот с горошину, а вот уже с пуговицу.
— Пора дёргать редиску да кушать, — говорит бабушка, — пока она нежная.
— Свою дёргай. А моя пускай дальше растёт!
Толстеет редиска.
А я поливаю, я пропалываю... Вырастет, думаю, с кулак величиной, тогда все ахнут!
— Пора додёргивать редиску, — говорит бабушка. — Пора доедать, а то перерастёт.
— Свою додёргивай. А моя пускай всех перерастает!
Опустела половина грядки. А на моей половине дремучие редискины заросли. Только почему-то вытянулись над листьями стебли.
Зацвели белыми звёздочками. И корень больше не толстеет...
Выдернул я одну редиску. Ай-яй, корень у неё кривой сделался, шершавый, в трещинах... И жёсткий, как деревяшка!
— Понял теперь? — спрашивает бабушка.
— Понял.
— А чего ты понял?
— Понял я, бабушка, что каждому овощу своё время.
— Нет, ты не всё понял.
— А чего же ещё?
— Не жадничай, внучек, не жадничай!
Отгадайте, что за доктор Айболит у дороги сидит?
Подорожник.
Трава такая незаметная. И незаметная, и терпеливая, и живучая.
Растёт где придётся. На булыжной дороге, между камней. На сухой утоптанной тропинке, где земля растрескалась.
Наступишь на него — вытерпит.
Проедет по нему тележное колесо — вытерпит.
Грузовик по листьям прокатит — всё равно вытерпит. Приподнимутся листья, расправят жилочки, разгладятся.
Сам себя лечит подорожник.
А недавно я ногу поцарапал, и заболела у меня нога.
— Подорожник, вылечи!
— Давай вылечу.
Сорвал я листик подорожника. Приложил к больному месту.
И всё зажило.
Санька пасёт раздетых овец около деревни.
Овец недавно постригли, они теперь зябнут, их нельзя угонять далеко. Хлынет дождь — надо их сразу под крышу, чтоб не простудились.
Старые овцы ходят смирно, траву хрумкают. Не разбегаются, не своевольничают. И только вздыхают тяжело, будто жалеют о своих шубах.
А маленькие ягнята, конечно, ещё нестриженые. Все курчавые, лохматые. Суетятся, как заводные игрушки, приплясывают, толкают стариков под бока.
Или бодаются. Встанут столбиками друг против дружки, покачаются, потом лбами — стук! И опять нацеливаются...
Я помогаю Саньке, сгоняю разбежавшихся ягнят:
— Ишь, безобразники! Перестаньте драться!..
Санька посмотрел на меня и говорит укоризненно:
— Они не дерутся.
— А что же они делают?!
— Играют. Они ещё дети!
Очень серьёзно ответил мне Санька. Солидно так, будто взрослый.
— Они же, — говорит, — дети...
А самому пастуху Саньке на днях исполнилось девять лет.
Птенцы в скворечниках пищат наперебой. Да не только в скворечниках — и под крышей, где воробьиное гнездо, и за наличником у окна, где поселилась мухоловка.
Пищат наперебой и уже начали выбираться из гнёзд. Матерям хлопот прибавилось: надо за всеми следить, созывать, чтоб не потерялись, всех летать научить!
Одного несчастного воробьишку мы выловили из бочки с водой. Летел с крыши да и плюхнулся.
Мухоловкин птенец забрался к нам в комнату. Попискивает, есть просит. А мамаша боится в дом залететь...
А вот ещё один птенец. Трясогузкин сын.
Стоит посреди дороги, качается. Лапки ещё крепко не держат. И рот ещё жёлтый. И вместо хвоста торчат какие-то мокрые ниточки.
По дороге коровы ходят, лошади. Грузовики проезжают. Страшно!
Только ничегошеньки не боится трясогузкин сын.
Как будто он главный на этой дороге. И все обойдут его и объедут.
Качался, качался — плюх! — свалился в тележную колею. Ну как теперь выбраться?
— Никак.
— Ладно, выручим тебя, несмышлёного.
Встречаешь в лесу, в траве, ёлочку-малышку. У неё пожелтела маковка, пожелтели верхние лапки. Будто в огне обгорели.
— Ёлочка, разве был тут пожар?
— Не было.
— А что же случилось?
— Меня зимним морозом обожгло.
— Тебя?! Ёлку?!
— Меня.
— Да ты же северное дерево. Стойкое! Выносливое! Неужели ты мороза боишься?
— Пока маленькая, боюсь.
Лежали на подоконнике луковицы в жёлтых шёлковых рубашках. Потом высунулись из каждой луковицы зелёные клювики.